Небо за стёклами [сборник] - Аркадий Миронович Минчковский

Никогда я тебя не забуду,

Наша школа, курилка моя.

Стихи были подписаны: «Берманже». Всем они очень понравились. Были они на мотив широко известной песни из кинофильма. Переделанную Берманом песенку с чувством распевали на переменах.

Солнечным днём шли Володька с Лёвой из школы по Фонтанке.

Буксиры уже тащили огромные, гружённые углём баржи, разрезая носом тяжёлую воду. Перед мостом они давали гудки, пригибали трубы и медленно проползали под низким пролётом.

Некоторое время друзья молча наблюдали за ними, глядя вниз, потом Лёва вдруг спросил:

— Ну что думаешь делать дальше, Володька?

— Не знаю, — нехотя, не сразу ответил Ребриков. — Вот отслужу в армии и подамся в Москву в киноинститут… А в общем, не решил ещё… А ты?

— В университет, — сказал Лёва, — на литфак сразу после армии.

— Да тебя не возьмут… — засмеялся Володька.

— Почему? — Лёва вскинул удивлённый взгляд на товарища.

— Да ты не обижайся. — Володьке стало жалко хилого Бермана. — В очках в армию не берут.

— А если война будет?

— Если война будет, то конечно… Все пойдём.

Володька сказал эту фразу и боязливо посмотрел на Бермана — не заметил ли тот, что он повторил чужие слова. Но Лёва ничего не заметил. Он, видно, был занят своими мыслями.

8

С пяти лет Лёва научился читать. Как-то раз сосед по квартире показал ему несколько букв, и с того дня Лёва не давал ему покоя до тех пор, пока не узнал весь алфавит. Он таскал к соседу в комнату газеты и, тыча пальцем в заголовки статей, спрашивал:

— Дядя Миша, а какая это буква?

Через несколько дней, к удивлению матери, он вслух прочёл заглавие выкинутого кем-то на кухню журнала:

— «Б-е-г-е-м-о-т»!

И от радости сам засмеялся и захлопал в ладоши.

С тех пор он начал читать. Сперва дядя Миша приносил ему книжки с крупными буквами и яркими рисунками. Лёва прочитывал их и моментально запоминал наизусть. Теперь он приставал ко всем, кто только попадался ему в квартире:

— Хочешь, я тебе прочитаю про Мишку?

И, расставив ноги и только для вида заглядывая в книжку, начинал громко декламировать:

Мишка северный медведь.

Прибыл Питер посмотреть.

На вокзале в первом зале

Гостю завтрак заказали…

Но вскоре к дяде Мише переехала какая-то тётя Лиза. Однажды, когда Лёва по-приятельски, как это прежде бывало, не стучась, вбежал в комнату соседа, новая тётя строго посмотрела на него и спросила:

— Что тебе надо, мальчик?

— Дядю Мишу, — сказал Лёва.

— Дядя Миша занят. Иди играй! — И выставила его из комнаты.

Лёва очутился в коридоре. Дверь за ним закрылась. Лёва постоял, поплакал и отправился к себе.

С тех пор дядя Миша больше не приносил ему красивых книжек. Лёва сказал об этом матери. Она вздохнула:

— Ничего, вот папа заработает много денег и купит тебе книг ещё больше.

Но папа или никак не мог заработать много денег, или забывал покупать Лёве новые книги. Когда Лёва ещё спал, он уходил на работу. Возвращался поздно, гладил Лёву по волосам и садился обедать. За обедом он надевал очки и читал газету, которая называлась «вечёрка». Затем он усаживался к окну на низенькую круглую тумбу и прибивал каблуки и подмётки к ботинкам, — их приносили чужие люди. Если Лёва при этом сильно шумел, мама говорила:

— Тише. Не мешай папе. Он зарабатывает деньги.

Папа часто кашлял. Говорили, что «он нездоров». Лёве не позволяли вытираться его полотенцем.

Книжки ему всё-таки покупали. Но, во-первых, редко, а во-вторых, совсем не такие, как ему хотелось, и он читал всё, что попадалось под руку, но не всегда понимал, что там написано.

В школу он пошёл с семи лет. В первом классе Лёве было почти нечего делать. Он уже умел читать и считать. Учительница хвалила его.

В школе он записался в библиотеку. Никогда он не думал, что на свете может быть столько книг. Во втором и в третьем классе Лёва менял их чуть ли не через день. Он читал всё свободное время и почти не бывал на улице. Потом у него начала болеть голова. Он рос медленно, был слабым и бледным ребёнком. Однажды мать свела его к доктору. Тот долго выстукивал Лёву, прикладывал к его груди такое ледяное ухо, что Лёва вздрагивал.

— Особенно серьёзного ничего нет, — сказал доктор. — Малокровие. Нужно усиленное питание и больше гулять.

С тех пор мама стала кормить его всем, что только могла достать питательного, отбирала у него книги, выпроваживала на улицу. Она прятала от Лёвы книги в угол нижнего ящика комода. Но Лёва знал об этом и помалкивал. Теперь он читал по ночам. Читал в белые ночи, при свете уличного фонаря и даже луны. Так он испортил себе зрение и стал носить очки.

В девять лет он впервые побывал в театре. Повёл их туда учитель пения, Анатолий Павлович. Они пришли на Моховую улицу. Анатолий Павлович сказал:

— Это ТЮЗ, Театр юного зрителя. Значит — ваш театр.

Зал в театре был круглый, а скамейки с высокими спинками горой поднимались одна над другой почти до самого потолка. Это было совсем не похоже на кино, куда ходил Лёва с отцом. Порядок в зале охраняли мальчики и девочки с синими повязками на рукавах, на которых тоже было написано «ТЮЗ». Когда потух свет и началось представление, выяснилось, что впереди видно всё и ничья голова перед тобой не торчит, как это бывало в кино.

Театр удивил и покорил Лёву. Шёл «Том Сойер». Лёва отлично знал эту книгу. Но тут все были живые — и Том, и Гек, и индеец Джо. Они ходили совсем рядом, плыли по реке, дрожали от страха на кладбище. Индеец Джо прыгал из окна судебного зала.

Когда кончился спектакль, не хотелось уходить. Лёва бы, наверное, мог сидеть в театре до утра и всё смотреть и смотреть…

С того вечера он зачастил на Моховую. Лёва с трудом выпрашивал у матери деньги и бежал покупать билет. Он пересмотрел там все спектакли. Иные видел не один раз и с закрытыми глазами узнавал по голосу полюбившихся актёров. Среди них самым любимым у Лёвы был Самарин. В «Разбойниках» Шиллера Самарин играл злодея Франца. Ребята ненавидели его, хотели поймать на улице и избить. Но Лёва понимал, что Самарин только очень хороший артист и потому такой настоящий Франц. Он играл и другие роли — добрых, хороших людей, и тогда его любили